Как то раз вечером в конце марта один подросток

Говорят, первые строчки должны заинтересовать читателя, вот они: "Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Майи, Кевина, Амата, родителей Кевина (да, особенно родителей). О маленьком затерянном в шведской глуши городке, все надежды и амбиции которого связаны с юношеской хоккейной сборной. И о том как "как-то раз вечером в конце марта один подросток взял ружье, пошёл в лес, приставал дуло ко лбу человека и спустил курок". В конце марта или в первых числах апреля лед на нашей реке взрывают, чтобы он сошел раньше и не было уж совсем сильных паводков. Мы пошли на мост, потому что кто-то сказал, что лед утром взорвали.

Итог рецензии «Медвежий угол»

• Доктор Живаго
• Фредрик Бакман: другие книги автора
• Решение на Задание 71 из ГДЗ по Русскому языку за 6 класс: Ладыженская Т.А.
• Песни из сериала Слово Пацана. Кровь на асфальте - Скачать и слушать песни бесплатно
• Подробный пересказ по частям
• Аннотация:

Федор Сваровский — Маша: Стих

А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами, на бульваре, — разумеется, не скверными словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен. Это заняло всего-навсего двадцать две минуты. Не сходить ли в кино, подумал я. Но «Козару» я уже видел — один раз в кино и один раз по телевизору. Тогда я решил попить воды, сложил газету и встал. Из всей старухиной меди в кармане у меня остался всего один пятак. Это заняло всего-навсего двадцать две минуты. Не сходить ли в кино, подумал я. Но «Козару» я уже видел — один раз в кино и один раз по телевизору. Тогда я решил попить воды, сложил газету и встал. Из всей старухиной меди в кармане у меня остался всего один пятак. Когда началась весна, Владик почти забыл про лошадей: его наполнило радостное ожидание лета. Вечером в конце марта Владик вышел на улицу и увидел табун лошадей. Он решил немного пройтись рядом с животными. Ну, всё равно, возьми и с платочком, чистенький, пригодится, может, четыре двугривенных тут, может, понадобятся, прости, голубчик, больше-то как раз сама не имею прости, голубчик. Однако знакомство наше состоялось только в сентябре, в один из тех вечеров, когда впервые потянуло пронзительным осенним холодком. Я был в кино, вернулся домой и залез в постель, прихватив стаканчик с виски и последний роман Сименона.

Медвежий угол книга краткое содержание

Сгруппируйте слова по признаку: а) используются в начале текста; 6) приводятся в конце ы, итак, как-то раз, у меня есть, следовательно, вот почему. Мы продолжаем рассказывать вам о выпускном вечере в 4 б классе. Нам стало известно из секретных источников, что известный астролог-звездочёт собирается удостоить своим посещением ребят 4 б класса. Как-то вечером в конце ноября Юра вернулся из университета поздно, очень усталый и целый день не евши. Ему сказали, что. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Именно с этих слов начинается книга, именно к ним я возвращалась несколько раз, погружаясь в сюжет, не осознавая до конца. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил с этих слов начинается книга Фредрика Бакмана. (7)Иногда кажется, что именно современный человек решительно не создан для дружбы и не способен к ней. (8)И в конце концов неизбежно приходишь к основному вопросу: что же есть настоящая дружба, в чём она состоит и на чём держится?

Читаем онлайн «Медвежий угол»

Он хотел поговорить об актуальной повестке дня - кампании MeToo, феминизме - но не смог сделать это талантливо. Вся история об изнасиловании выглядит безумно искусственно. Я не верю в реакцию жителей города, которые ополчились против девочки только потому, что Кевин звезда. Я не верю в бесконечно пережеванные мысли и переживания родителей Маи. Особенно я не верю в выкрики и рассуждения отдельных личностей во время собрания, на котором решили выгнать из клуба отца Маи как человека, который заварил всю кашу, и после него. Все эти переживания, выкрики, поступки и действия, как кажется, построены именно таким образом только для того, чтобы подчеркнуть, как плохо в обществе относятся к женщинам, что их слово ценится меньше мужского, а женщины тоже сильные, ничуть не хуже мужчин, и могут настоящих мужчин воспитать. До кучи к феминистской теме был прописан обязательный в современной скандинавской литературе эпизод с персонажем с нетрадиционной ориентацией с попыткой поговорить с читателем о толерантности.

Проблема в том, что поданные настолько в лоб темы актуальной повестки дня так не воспринимаются. Читатель не глуп - он способен понять, что хорошо, что плохо, даже если это не сказано прямо. Феминистскую тему можно подать талантливо - от эпизода с той трактовкой изнасилования, которую Бакман вложил в уста жителей Бьорнстада, в "Рассказе служанки" мне стало действительно жутко, хотя автор не вкладывала в мысли главной героини "как это ужасно". Эффект был достигнут исключительно художественными средствами. Точно также и тему нетрадиционных отношений можно подать талантливо - этому пример многие фильмы. Опять, если тема хорошо раскрыта художественно и раскрыта не в лоб.

Тогда она не кажется обязательной частью программы современных произведений и действительно способна заставить задуматься. Но, хотя Бакман и не справился с раскрытием актуальной проблемы, у него как всегда все правильно и хорошо с моральными ориентирами. Читатель легко может сравнить главную звезду местной команды Кевина - мальчика из богатой и вроде бы благополучной семьи, совершившего подлый поступок и поведшего себя потом как трус - и убедившего себя, что ничего страшного особенно и не произошло - и мальчика из бедной семьи Амата, получившего шанс помочь матери, но отказавшегося от него ради того, чтобы поступить по чести. И сделать для себя вполне однозначные выводы. Как итог - "Уве" был гораздо лучше. Фредрик Бакман - Медвежий угол краткое содержание Захолустный Бьорнстад — Медвежий город — затерян в северной шведской глуши: дальше только непроходимые леса.

Но для пятнадцатилетней Маи Эриксон и ее родителей это был страшный день, перевернувший всю их жизнь… Перед каждым жителем города встала необходимость сделать моральный выбор, ответить на вопрос: какую цену ты готов заплатить за победу? Все персонажи и события вымышлены, а совпадения случайны. Моей бабушке Саге Бакман, которая привила мне любовь к спорту. Жизнь без него была бы ужасно скучной. Надеюсь, в баре на небесах подают хороший сухой мартини, а Уимблдон всегда показывают на большом экране. Мне тебя не хватает Неде Шафти-Бакман, моему самому веселому и умному другу.

За то, что помогаешь мне воспарить, когда я в этом нуждаюсь, и удерживаешь на земле, когда я этого заслуживаю. Ашегетам Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли. Сейчас начало марта, ничего еще не случилось. Наступила пятница, все в предвкушении. Завтра в Бьорнстаде команда юниоров играет в решающем матче — молодежном полуфинале страны.

Вы скажете, ну и что? Кому ну и что, а кому ничего важнее на свете нет. Если вы, конечно, живете в Бьорнстаде. Город, как всегда, просыпается рано. Что поделаешь, маленьким городкам приходится давать себе фору, надо как-то выживать в этом мире. Ровные ряды автомобилей на фабричной парковке уже успели покрыться снегом, а вереницы людей клюют носом и молча ждут своей очереди к электронному контролеру, чтобы зафиксировать факт своего присутствия при полном его отсутствии.

На автопилоте они отряхивают с ботинок налипшую грязь и переговариваются голосами автоответчиков в ожидании, пока кофеин, никотин или сахар доберутся до цели и обеспечат их сонным телам нормальную жизнедеятельность до первого перерыва на кофе. Проснувшись, Мая обвела взглядом свою комнату: на стенах вперемежку висят карандашные рисунки и билеты с концертов в больших городах, на которых она когда-то побывала: их не так много, как ей бы хотелось, но гораздо больше, чем позволяли родители. Мая еще лежала в кровати в пижаме, перебирая струны гитары.

Он притащил туда ворота, пять шайб и все карманные фонарики, которые удалось найти дома. Всю ночь напролёт он забивал шайбу в ворота с того угла, под каким не смог забить в последние секунды матча. Когда его вели домой, он отчаянно рыдал. Белые отметины на лице остались на всю жизнь. Ему было всего семь, но все уже знали, что внутри у него живёт настоящий медведь, сдержать которого невозможно. Родители Кевина оплатили постройку небольшого катка у себя в саду, за которым он ухаживал каждое утро, а летом соседи откапывали у себя на грядках целые кладбища шайб. Потомки веками будут находить в здешних садах частицы вулканизированной резины. Год за годом соседи слышали, как мальчик растёт, а тело крепчает: удары становились чаще и жёстче. Теперь ему семнадцать, и не было в городе лучшего игрока с тех времён, как команда Бьорнстада попала в высшую лигу ещё до его рождения. Всё у него было на месте: мускулы, руки, сердце и голова. Но самое главное — он видел ситуацию на площадке так, как никто другой. В хоккее многому можно научиться, но умение видеть площадку — это врождённое. Золотой парень! Кевин знает, что нужно в этом деле, этому его научили, когда он впервые ступил на лёд. Нужен ты весь. Хоккей возьмёт тебя без остатка. Каждое утро на рассвете, пока твои школьные товарищи видят десятый сон под тёплыми одеялами, Кевин бежит в лес, и начинается банк-банк-банк-банк-банк. Затем он собирает шайбы. И повторяется банк-банк-банк-банк-банк. И снова он собирает шайбы. И каждый вечер непременная тренировка с лучшей командой, а затем упражнения и новый раунд в лесу, а потом заключительная тренировка во дворе при свете прожекторов, специально установленных на крыше виллы. Вот и всё, что нужно хоккею. Всего лишь ты весь, без остатка. Кевину делали предложения крупные хоккейные клубы, его приглашала спортивная гимназия в большом городе, но он последовательно говорил «нет». Он простой парень из Бьорнстада, как и его отец. Возможно, в других местах это пустой звук, — но не в Бьорнстаде. Так вот, насколько вообще важен какой-то полуфинал юниоров? Ровно настолько, чтобы лучшая команда юниоров напомнила стране о существовании городка, откуда они родом. Ровно настолько, чтобы региональные политики выделили деньги на постройку собственной спортивной гимназии здесь, а не в каком-нибудь Хеде, а самые талантливые ребята из окрестностей захотели переехать в Бьорнстад, а не в крупные города. Лучшая местная команда не подкачает и снова прорвётся в высшую лигу и привлечёт крутых спонсоров, коммуна построит новый ледовый дворец, проложит к нему широкие трассы, а может быть, даже возведет конференц- и торговый центры, о которых толкуют уже не первый год, откроются новые предприятия, появится больше рабочих мест, жители захотят отремонтировать свои дома, вместо того чтобы их продавать. Всё это важно для экономики. Для чувства собственного достоинства. Для выживания. Настолько важно, что семнадцатилетний парень так и стоит у себя во дворе, — с тех пор, как обморозил лицо ночью десять лет тому назад, — и забивает шайбы одну за другой, и держит на своих плечах весь городок. Вот что это значит. И точка. На север от указателей лежит так называемая Низина. Если центр Бьорнстада занимают коттеджи и небольшие виллы, расположенные по нисходящей линии пропорционально расслоению среднего класса, то Низина застроена доходными домами, находящимися так далеко от Холма, как это только возможно. Безыскусные названия Холм и Низина изначально сложились как топографические обозначения: Низина в самом деле лежит ниже, чем основная часть города, она начинается там, где местность спускается к гравийному карьеру, а Холм возвышается над озером. Но когда со временем местные жители стали селиться в Низине или на Холме в зависимости от уровня благосостояния, названия превратились из обычных топонимов в классовые маркеры. Даже в мелких городках дети мгновенно усваивают, что такое социальный статус: чем дальше ты живешь от Низины, тем лучше для тебя. Двушка Фатимы находится на самой окраине Низины. Мягким силовым приёмом она вытаскивает из кровати своего сына, и тот хватается за коньки. Кроме них в автобусе никого, они молча сидят на своих местах — Амат научился транспортировать своё тело на автопилоте, не включая сознание. В такие минуты Фатима ласково зовёт его мумией. Они приходят в ледовый дворец, и Фатима надевает форму уборщицы, а Амат отправляется искать вахтёра. Но первым делом он помогает матери убрать мусор с трибун, пока та не прогоняет его. Парень беспокоится за её спину, а мать переживает, что мальчика увидят с ней вместе и будут дразнить. Сколько Амат себя помнил, они с матерью были одни-одинёшеньки в целом мире. Ещё малышом он собирал на этих самых трибунах пустые банки из-под газировки в конце месяца; иногда он по-прежнему это делает. Каждое утро он помогает вахтёру — отпирает двери, проверяет лампы дневного света, собирает шайбы, запускает ледовый комбайн — словом, готовит площадку к началу рабочего дня. Сначала, в самое неудобное время, приходят конькобежцы. Затем все хоккеисты, один за другим, в порядке убывания ранга: самое удобное время предназначено юниорам и основной, взрослой команде. Юниоры стали такими крутыми, что занимают в иерархии почти верхнее место.

И улыбаются, лёжа в постели. Далее короткая пауза, пока Кевин собирает шайбы. Потом опять: банк-банк-банк-банк-банк. Впервые он встал на коньки, когда ему было два с половиной года; в три он получил в подарок свою первую клюшку; в четыре мог обыграть пятилетку, а в пять превзошёл семилетних соперников. В ту зиму, когда ему исполнилось семь, он так обморозил лицо, что на скулах, если присмотреться, до сих пор можно различить маленькие белые шрамы. Тем вечером он впервые участвовал в настоящем матче, и в последние секунды игры не забил гол в пустые ворота. Детская команда Бьорнстада победила со счётом 12:0, все голы забил Кевин, и всё же он был безутешен. Поздно вечером родители обнаружили, что ребёнка в постели нет, и в полночь весь город цепочками прочёсывал лес. Бьорнстад — неподходящее место для игры в прятки: стоит ребенку отойти на пару шагов, как его поглощает темнота, а при температуре минус тридцать маленькое тельце замерзает мгновенно. Кевина обнаружили лишь на рассвете — причём не в лесу, а на льду озера. Он притащил туда ворота, пять шайб и все карманные фонарики, которые удалось найти дома. Всю ночь напролёт он забивал шайбу в ворота с того угла, под каким не смог забить в последние секунды матча. Когда его вели домой, он отчаянно рыдал. Белые отметины на лице остались на всю жизнь. Ему было всего семь, но все уже знали, что внутри у него живёт настоящий медведь, сдержать которого невозможно. Родители Кевина оплатили постройку небольшого катка у себя в саду, за которым он ухаживал каждое утро, а летом соседи откапывали у себя на грядках целые кладбища шайб. Потомки веками будут находить в здешних садах частицы вулканизированной резины. Год за годом соседи слышали, как мальчик растёт, а тело крепчает: удары становились чаще и жёстче. Теперь ему семнадцать, и не было в городе лучшего игрока с тех времён, как команда Бьорнстада попала в высшую лигу ещё до его рождения. Всё у него было на месте: мускулы, руки, сердце и голова. Но самое главное — он видел ситуацию на площадке так, как никто другой. В хоккее многому можно научиться, но умение видеть площадку — это врождённое. Золотой парень! Кевин знает, что нужно в этом деле, этому его научили, когда он впервые ступил на лёд. Нужен ты весь. Хоккей возьмёт тебя без остатка. Каждое утро на рассвете, пока твои школьные товарищи видят десятый сон под тёплыми одеялами, Кевин бежит в лес, и начинается банк-банк-банк-банк-банк. Затем он собирает шайбы. И повторяется банк-банк-банк-банк-банк. И снова он собирает шайбы. И каждый вечер непременная тренировка с лучшей командой, а затем упражнения и новый раунд в лесу, а потом заключительная тренировка во дворе при свете прожекторов, специально установленных на крыше виллы. Вот и всё, что нужно хоккею. Всего лишь ты весь, без остатка. Кевину делали предложения крупные хоккейные клубы, его приглашала спортивная гимназия в большом городе, но он последовательно говорил «нет». Он простой парень из Бьорнстада, как и его отец. Возможно, в других местах это пустой звук, — но не в Бьорнстаде. Так вот, насколько вообще важен какой-то полуфинал юниоров? Ровно настолько, чтобы лучшая команда юниоров напомнила стране о существовании городка, откуда они родом. Ровно настолько, чтобы региональные политики выделили деньги на постройку собственной спортивной гимназии здесь, а не в каком-нибудь Хеде, а самые талантливые ребята из окрестностей захотели переехать в Бьорнстад, а не в крупные города. Лучшая местная команда не подкачает и снова прорвётся в высшую лигу и привлечёт крутых спонсоров, коммуна построит новый ледовый дворец, проложит к нему широкие трассы, а может быть, даже возведет конференц- и торговый центры, о которых толкуют уже не первый год, откроются новые предприятия, появится больше рабочих мест, жители захотят отремонтировать свои дома, вместо того чтобы их продавать. Всё это важно для экономики. Для чувства собственного достоинства. Для выживания. Настолько важно, что семнадцатилетний парень так и стоит у себя во дворе, — с тех пор, как обморозил лицо ночью десять лет тому назад, — и забивает шайбы одну за другой, и держит на своих плечах весь городок. Вот что это значит. И точка. На север от указателей лежит так называемая Низина. Если центр Бьорнстада занимают коттеджи и небольшие виллы, расположенные по нисходящей линии пропорционально расслоению среднего класса, то Низина застроена доходными домами, находящимися так далеко от Холма, как это только возможно. Безыскусные названия Холм и Низина изначально сложились как топографические обозначения: Низина в самом деле лежит ниже, чем основная часть города, она начинается там, где местность спускается к гравийному карьеру, а Холм возвышается над озером. Но когда со временем местные жители стали селиться в Низине или на Холме в зависимости от уровня благосостояния, названия превратились из обычных топонимов в классовые маркеры. Даже в мелких городках дети мгновенно усваивают, что такое социальный статус: чем дальше ты живешь от Низины, тем лучше для тебя. Двушка Фатимы находится на самой окраине Низины. Мягким силовым приёмом она вытаскивает из кровати своего сына, и тот хватается за коньки. Кроме них в автобусе никого, они молча сидят на своих местах — Амат научился транспортировать своё тело на автопилоте, не включая сознание.

И мы с ребятами давно уже наградили его непривычным прозвищем из целых двух слов: «Давайте поприветствуем! Хоть сейчас дядя Гоша появился на улице без пальто и шапки, голос его был все так же весел и бодр: — Пожалуйте в Страну Вечных Каникул! И я вошел в просторный вестибюль Дома культуры — туда, где еще накануне собирались сотни нарядных ребят, пришедших на Елку. Сейчас я был в сверкающем, обрамленном гирляндами и флажками вестибюле один-одинешенек. А на лестнице, как и вчера, стояли лисы, зайцы, медведи и целый духовой оркестр. Ну, юные зрители? Дядя Гоша виновато развел руками: — Все в школе. Учатся… — И он снова воскликнул: — Давайте поприветствуем нашего единственного юного каникуляра! И оркестр грянул торжественный марш, хоть я был одним-единственным зрителем, пришедшим на праздник. Марш гремел гораздо громче, чем накануне, потому что звуки его разносились по совершенно пустому вестибюлю. А потом с белокаменной лестницы навстречу мне ринулись переодетые зверями артисты… Я обомлел. Это было уже слишком. Это было чересчур даже для сказки. Чемпион, рекордсмен, победитель! Но, впрочем, я тут же оправился от смущения. В ту пору я вообще редко смущался и всегда очень быстро приходил в себя. Ликующий голос массовика дяди Гоши помог мне овладеть собой. Накануне я попросил Деда-Мороза: «Пусть всегда будет Елка! Поэтому ко мне он обращался во множественном числе: «Сейчас вы, друзья, подниметесь в большой зал! Я был горд тем, что меня называют так уважительно: «Вы, друзья! Но потом я сообразил, что, если бы Валерик очутился рядом, тогда в обращении «Вы, друзья»! Дядя Гоша был мастером своего дела: обращался ко мне в прозе и стихах, которые сочинял сам. Последнюю стихотворную строку он обычно не дочитывал до конца — он таинственно умолкал, чтобы рифму угадали сами юные зрители. В то утро дядя Гоша воскликнул: Ну, а сейчас с огромным чувством Мы познакомимся с… — Искусством! Тоже будешь поэтом! И сразу начался концерт… Мне казалось, что песен и танцев в то утро было гораздо больше, чем накануне, потому что раньше они как бы распределялись на сотни юных зрителей, а в то утро доставались мне одному. И я был просто в восторге! А я — снова на Елочном празднике, как их полномочный представитель, или, сокращенно говоря, полпред! Потом артисты кланялись тоже мне одному! Но я хлопать не торопился… Я на несколько мгновений задумывался, как бы размышляя над увиденным и услышанным, а затем уже аплодировал. Разным артистам я хлопал по-разному — одним погромче, другим потише, чтобы все видели, что у меня есть свой вкус и свои взгляды на искусство. Потом дядя Гоша вновь перешел на стихи: Ну, а сейчас с большим задором Все будем петь! Что значит… — Хором! И мне действительно пришлось петь, потому что это входило в программу утренника. На несколько минут я даже пожалел, что со мной рядом не было, как вчера, других школьников и школьниц, потому что петь «хором» одному очень трудно. Особенно, если у человека такой ужасный слух, как у меня. Накануне голоса ребят как бы заслоняли собой мой голос, но в то утро заслонять было некому… И я запел. Песня была очень длинной, и я не мог остановиться посредине, потому что мне аккомпанировал целый оркестр. Все шло по вчерашней программе, и поэтому, когда я, наконец, закрыл рот, зайцы, медведи и лисы захлопали мне очень громко, как и полагалось. А сам массовик опять перешел на рифмы: Собирайся, весь народ, Собирайся в… — Хоровод! И один пошел «хороводом» вокруг елки. Это тоже было не очень приятно, но все же легче, чем петь. Зато потом грянул туш, и появился Дед-Мороз в окружении своей свиты. Впереди на легких серебристых роликах кружилась Снегурочка. Она подкатила прямо ко мне, и я взволнованно вскочил со своего места, потому что она была внучкой Деда-Мороза, а внучка волшебника, конечно, и сама тоже хоть немного волшебница. Но до сих пор я была без всякой работы: прописывать было некого! Она спросила это так деловито, словно была паспортисткой из нашего домоуправления. Ты — первый каникуляр в вашей семье, и во всей вашей школе, и во всем вашем городе… — А как же тогда быть? Считай, что ты все равно прописан. Мы отметим это в твоем пригласительном билете. Билет-то хоть у тебя есть? Я протянул свой измятый и замусоленный вчерашний билет, где был уже оторван корешок с заветным словом: «Подарок». Снегурочка повертела билет в руках, что-то пошептала, на миг крепко зажала его между ладонями и вернула мне. Я взглянул на билет — и увидел новое чудо: билет стал новеньким, даже вновь запах типографской краской. Корешок с «Подарком» опять был на своем месте, а наверху красовался прямоугольный штамп, на котором было написано: «Прописан постоянно. По адресу: Страна Вечных Каникул». И Снегурочка-паспортистка умчалась на своих легких серебристых роликах. Дед-Мороз, как и накануне, встал в центре зала с секундомером в руке, будто судья на стадионе, и объявил соревнования «Кто всех быстрее? Кто всех ловчее? Кто всех умнее? Но, на этот раз я не очень торопился — мне было ясно, что я все равно буду «всех быстрее», потому что соревновался я сам с собой. Я ехал счастливый, заранее видя себя двукратным велосипедным чемпионом медицинской Елки. Скорей к финишу!.. И я размышлял о том, какие призы вручит мне Дед-Мороз за то, что я бесспорно окажусь «всех быстрее, всех ловчее и всех умнее». И еще я думал: «Ведь праздник идет точно так, как вчера… Может, и подарков в конце принесут столько же? А получать их буду я один! Сразу же было объявлено, что я «быстрее всех», и мне был вручен победный приз. Конечно, не такой, как накануне. Самый необычайный приз может быть вручен только один раз, иначе он не был бы «самым необычайным». На этот раз Дед-Мороз вручил мне красивый бумажный пакет, раскрашенный в красный и зеленый цвета. Я заглянул внутрь и с радостью увидел, что в пакете мои любимые белые и розовые брусочки пастилы, шоколадная медаль в золотой обертке и мятные пряники. Я успел засунуть в рот одну конфету, откусить кусочек сладкой коричневой медали и ощутить во рту охлаждающий, словно зубной порошок, вкус мяты: в конце концов, спортсмен должен подкрепить свои силы после одного ответственного состязания и накануне другого! И я вышел вперед, готовый вновь ринуться в соревнование с самим собой! Нужно было запомнить, где дядя Гоша расставил три металлических кольца, и потом с завязанными глазами пролезть или прыгнуть сквозь кольца, как через тоннель, не задев их и не стронув с места. Дядя Гоша вообще очень любил, чтобы юные зрители закрывали или завязывали глаза: в эти-то минуты он и совершал все самое загадочное и чудесное. Я — уже в красной!.. Закройте глаза! Вот и зажглась наша зеленая красавица! Мальчишки редко подчинялись дяде Гоше или закрывали только один раз. Поэтому они видели, что массовик просто сбрасывал одну куртку, под которой была другая. Но зато они улавливали и тот в самом деле прекрасный миг, когда заливалась огнями елка, будто кто-то высыпал на нее сверху горсть драгоценных камней. А девочки, всегда более исполнительные, по команде дяди Гоши аккуратно моргали ресницами, словно куклы с закрывающимися и открывающимися глазами. Я пристально, чтобы хорошенько запомнить, посмотрел, где дядя Гоша расставлял металлические кольца. Мне завязали глаза носовым платком… Я стремительно прыгнул — и ничего не задел. Но оказалось, что я прыгнул мимо кольца. Второе кольцо повисло у меня на шее. А через третье я пролез как полагалось: не задев и не тронув с места. Таким образом, я набрал одно очко из трех возможных. И тут же на весь Дом медицинских работников торжественно объявили, что я «всех ловчее». Дед-Мороз вручил мне еще один приз: пергаментный конверт, раскрашенный в голубой и желтый цвета. Я заглянул внутрь и увидел, что там — белые и розовые прямоугольнички пастилы, шоколадная медаль в серебряной обертке и медовые пряники. Я еще немного закусил перед третьим, самым ответственным состязанием «Кто всех умнее? Нужно было отгадать три загадки… Дядя Гоша, обвязав свою блестящую лысину чалмой на манер восточного факира, скрестил руки на груди и произнес: — Два кольца, «два конца, а посредине — гвоздик! И, хотя разгадка была хорошо известна мне еще в детском саду, я ответил не сразу. Сперва я погрузился в глубокую задумчивость, потом потер немного ладонями виски — и, наконец, не вполне уверенно ответил: — Кажется, ножницы… Дядя Гоша вновь скрестил руки на груди и поднял глаза к потолку, увитому гирляндами и хвоей. Я снова наморщил лоб, опять потер ладонями виски и тем же неуверенным голосом сказал: — По-моему, огурец… Вообще-то говоря, первые две загадки дядя Гоша всегда задавал дошколятам. Но так как он не менял в своей вчерашней программе ни единого слова, а я как бы представлял в этот день в зале школьников всех возрастов, то мне за мои ответы были засчитаны сразу два очка. Третья загадка была потруднее и не такая известная — ее дядя Гоша обычно задавал ребятам постарше. Но тут уж мой ум жил, как говорится, «чужим умом»: ответ я запомнил еще накануне. И повторил его… Но тоже, конечно, не сразу, а глубоко поразмыслив и потерев виски ладонями. Мне был вручен третий приз: целлофановый пакет, раскрашенный в коричневый и синий цвета. Я даже не стал заглядывать внутрь, я уже заранее знал, что там пастила, шоколадная медаль и пряники… Таким образом, я стал абсолютным чемпионом: победил во всех трех соревнованиях! Зайцы, лисы и медведи танцевали вокруг меня, воспевали мои достижения и протягивали свои лапы для крепкого дружеского «лапопожатия». Но потом все расступились: ко мне своей степенной дед-морозовской походкой подошел Дед-Мороз. В руках у него был мешок, из которого он всегда в конце праздника доставал самые желанные для ребят, самые заветные новогодние подарки. Мне только казалось немного странным, что он, волшебник и чародей, одновременно, как какой-нибудь контролер у входа, отрывал от билета корешок со словом «Подарок». И хоть я с трудом удерживал в руках три пакета со своими призами, но как-то, сам того не замечая, потянулся еще и к мешку. И тут даже волшебная сила бессильна! В бухгалтерские дела и расчеты мы, честные волшебники, не вмешиваемся. Так что, хоть ты и заменял сегодня целый зрительный зал, получай всего-навсего одну коробку.

Иван Бунин. Митина любовь

«Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок»Именно так начинается роман о трагедии, случившейся в маленьком захолустном шведском городке жители одержимы хоккеем. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли. Сейчас начало марта, ничего еще не случилось. Наступила пятница, все в предвкушении. У меня была лазерная коррекция зрения. После этой процедуры еще некоторое время все видится довольно размытым. У меня были билеты в театр на «Гамлета» как раз в вечер после операции, и я решила — была не была, пойду, не пропадать же.

Краткое содержание

• как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволк | эй, нэнси дрю ;
• «Медведи срут в лесу, остальные срут на Бьорнстад, а Бьорнстад срал на всех!»
• Модный шведский автор написал две книги о хоккее (и о насилии). Недавно их перевели на русский
• Оглавление

В Стране Вечных Каникул

Все ее любят, хотя многие — нет. Я ее искренне люблю. Я человек чуткий, вот почему. Иначе ее не оценишь — надо быть чутким, надо иметь поэтическую жилку. Но я вам честно скажу. Можешь разбиться для нее в лепешку, а в благодарность получишь дерьмо на блюдечке.

Ну, к примеру, что она сегодня собой представляет? Такие-то вот и кончают пачкой люминала. Я это столько раз видел, что вам пальцев на ногах не хватит сосчитать, и притом те даже не были тронутые. А она тронутая. И впереди у нее еще долгая молодость.

Года два назад, на Западе, был такой момент, когда все могло пойти по-другому. Она попала в струю, ей заинтересовались, и она действительно могла сняться в кино. Но уж если тебе повезло, то кобениться нечего. Спросите Луизу Райнер. А Райнер была звездой.

Конечно, Холли не была звездой, дальше фотопроб у нее дело не шло. Но это было до «Повести о докторе Вэсле». А тогда она действительно могла сняться. Я-то знаю, потому что это я ее проталкивал. Он ожидал проявлений восторга, и я был бы не прочь доставить ему такое удовольствие, но беда в том, что я в жизни не слыхал об О.

Выяснилось, что он голливудский агент по найму актеров. Еще в Санта-Аните. Вижу, все время сшивается на бегах. Я заинтересовался — профессионально. Узнаю: любовница жокея, живет с ним, с мозгляком.

Жокею передают от меня: «Брось это дело, если не хочешь, чтобы с тобой потолковала полиция», — понимаете, детке-то всего пятнадцать. Но уже свой стиль, за живое берет. Несмотря на очки, несмотря на то, что стоит ей рот раскрыть, и не поймешь — не то деревенщина, не то сезонница. Я до сих пор не понял, откуда она взялась. И думаю, никому не понять.

Врет как сивый мерин, наверно, сама забыла откуда. Год ушел на то, чтобы исправить ей выговор. Мы что делали? Заставили брать уроки французского. Когда она научилась делать вид, будто знает французский, ей стало легче делать вид, будто она знает английский.

Мы ее натаскивали под Маргарет Салливан, но у нее было и кое-что свое, ей заинтересовались большие люди, и вот в конце концов Бенин Поллан, уважаемая личность, хочет на ней жениться. О чем еще может мечтать агент? И потом — бац! Вы видели картину? Сесиль де Милль.

Гэри Купер. Я разрываюсь на части, все улажено: — ее будут пробовать на роль санитарки доктора Вэсла. Ну, ладно, одной из его санитарок. И на тебе — дзинь! Я говорю: «Детка, плохо слышно, как будто издалека».

А она говорит: «А я в Нью-Йорке». Я говорю: «Садись, черт тебя побери, в самолет и немедленно возвращайся». Она говорит: «Не хочу». Я говорю: «Что ты задумала, куколка? Я говорю: «А какого рожна тебе надо?

Понятно теперь, про что я сказал «дерьмо на блюдечке»? Рыжий кот спрыгнул с ящика и потерся о его ногу. Он поднял кота носком ботинка и отшвырнул; смотреть на это было противно, но он, видимо, был так раздражен, что кот в ту минуту для него просто не существовал. Жить на подачки? Может, она еще хочет выйти за Расти Троулера?

Может, ей еще орден за это дать? Он замолчал, вне себя от ярости. Паршиво, — сказал он и прищелкнул языком. Образумите, пока не поздно. Он выпустил кольцо дыма, дал ему растаять и только тогда улыбнулся; улыбка изменила его лицо — в нем появилось что-то кроткое.

Точно вам говорю, — сказал он, и теперь это звучало искренне. Что ты тронутая. Ты зануда. Вечно брюзжишь. Она подхватила кота и закинула себе на плечо.

Он уселся там, балансируя, как птица на жердочке, передние лапы зарылись в ее волосы, будто в моток шерсти; но при всех своих добродушных повадках это был мрачный кот с разбойничьей мордой; одного глаза у него не было, а другой горел злодейским огнем. Я хочу, чтобы ты позвонил ему и рассказал, какой гений наш Фред. Он написал кучу прекрасных рассказов. Ладно, Фред, не красней, не ты ведь говоришь, что ты гений, а я. Слышишь, О.

Что ты можешь сделать, чтобы Фред разбогател? И еще одно: когда позову, приходи, застегнешь мне молнию. А если кто постучится — открой. Стучались без конца. За пятнадцать минут комната набилась мужчинами; некоторые были в военной форме.

Я приметил двух морских офицеров и одного полковника авиации; но они терялись в толпе седеющих пришельцев уже непризывного возраста. Компания собралась самая разношерстная, если не считать того, что все тут были немолоды; гости чувствовали себя чужими среди чужих и, входя, старались скрыть свое разочарование при виде других гостей. Как будто хозяйка раздавала приглашения, шатаясь по барам — а может, так оно и было в самом деле. Но, войдя, гости скоро переставали хмуриться и безропотно включались в разговор, особенно О. Берман — он живо кинулся в самую гущу людей, явно не желая обсуждать мое голливудское будущее.

Я остался один у книжных полок; из книг больше половины было о лошадях, а остальные — о бейсболе. Вскоре один из них привлек мое внимание. Это был средних лет младенец, так и не успевший расстаться с детским жирком, хотя умелому портному почти удалось замаскировать пухлую попку, по которой очень хотелось шлепнуть. Его круглое, как блин, лицо с мелкими чертами было девственно, не тронуто временем, губы сложены бантиком и капризно надуты, словно он вот-вот завопит и захнычет, и весь он был какой-то бескостный — казалось, он родился и потом не рос, а распухал, как воздушный шар, без единой морщинки. Но выделялся он не внешностью — хорошо сохранившиеся младенцы не такая уж редкость, — а скорее поведением, потому что вел себя так, словно это он был хозяином вечера: как неутомимый осьминог, сбивал мартини, знакомил людей, снимал и ставил пластинки.

Справедливости ради надо сказать, что действиями его в основном руководила хозяйка: «Расти, пожалуйста. Расти, будь любезен». Если он ее и любил, то ревности своей воли не давал. Ревнивец, наверно, вышел бы из себя, наблюдая, как она порхает по комнате, держа кота в одной руке, а другой поправляя галстуки и снимая с лацканов пушинки; медаль полковника авиации она отшлифовала прямо до блеска. Имя этого человека было Резерфорд Расти Троулер.

В 1908 году он потерял обоих родителей — отец пал жертвой анархиста, мать не пережила удара, — и это двойное несчастье сделало Расти сиротой, миллионером и знаменитостью в возрасте пяти лет. С тех пор его имя не сходило со страниц воскресных газет и прогремело с особенной силой, когда он, будучи еще школьником, подвел опекуна-крестного под арест по обвинению в содомии. Затем бульварные газеты кормились его женитьбами и разводами. Его первая жена, отсудив алименты, вышла замуж за главу какой-то секты. О второй жене сведений нет, зато третья возбудила в штате Нью-Йорк дело о разводе, дав массу захватывающих показаний.

С четвертой миссис Троулер он развелся сам, обвинив ее в том, что она подняла на борту его яхты мятеж, в результате чего он был высажен на островах Драй Тортугас. С тех пор он оставался холостяком, хотя перед войной, кажется, сватался к Юнити Митфорд; ходили слухи, что он послал ей телеграмму с предложением выйти замуж за него, если она не выйдет за Гитлера. Это и дало Уинчеллу основание называть его нацистом — впрочем, как и тот факт, что Троулер исправно посещал слеты в Иорквилле. Все эти сведения я прочел в «Путеводителе по бейсболу», который служил Холли еще и альбомом для вырезок. Между страницами были вложены статьи из воскресных газет и вырезки со светской скандальной хроникой.

Я спросил: — Какая сегодня сводка погоды? У мужчин ведь мало тем для разговора. Если не бейсбол — значит, лошади. А уж если мужчину не волнует ни то, ни другое, тогда плохи мои дела — его и женщины не волнуют. До чего вы договорились с О.

Только шанс ли я для него — вот вопрос. Она настаивала: — Ступай и постарайся его убедить, что он не такой уж комичный. Он тебе действительно может помочь, Фред. Я, наверно, должна чувствовать себя виноватой. Не потому, что они дали бы мне роль, и не потому, что я бы справилась.

Они бы не дали, да и я бы не справилась. Если я и чувствую вину, то только потому, что морочила ему голову, а себя я не обманывала ни минуты. Просто тянула время, чтобы пообтесаться немножко. Я ведь точно знала, что не стану звездой. Это слишком трудно, а если у тебя есть мозги, то еще и противно.

Комплекса неполноценности мне не хватает, это только думают, что у звезды должно быть большое, жирное "Я", а на самом деле как раз этого ей и не положено. Не думай, что я не хочу разбогатеть или стать знаменитой. Я хочу быть собой, когда в одно прекрасное утро проснусь и пойду завтракать к Тиффани. Тебе нужно выпить, — сказала она, заметив, что в руках у меня пусто. Будь любезен, принеси моему другу бокал.

Неудобно, что у него нет имени. Но я не имею права дать ему имя; придется ему подождать настоящего хозяина. А мы с ним просто повстречались однажды у реки, мы друг другу никто: он сам по себе, я — сама по себе. Не хочу ничем обзаводиться, пока не буду уверена, что нашла свое место. Я еще не знаю, где оно.

Но на что оно похоже, знаю. Кроме бриллиантов. Но это дешевка — носить бриллианты, пока тебе нет сорока. И даже в сорок рискованно. По-настоящему они выглядят только на старухах.

Вроде Марии Успенской. Морщины и кости, седые волосы и бриллианты, — а мне ждать некогда. Но я не из-за этого помираю по Тиффани. Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь? Ты грустный — и все.

А когда на стенку лезешь — это значит, что ты уже дошел. Тебе страшно, ты весь в поту от страха, а чего боишься — сам не знаешь. Боишься, что произойдет что-то ужасное, но не знаешь, что именно. С тобой так бывает? Некоторые зовут это Angst.

Сама Ночь — Ладно, Angst. А как ты от него спасаешься? И аспирин пробовала. Расти считает, что мне надо курить марихуану, и я было начала, но от нее я только хихикаю. Лучше всего для меня — просто взять такси и поехать к Тиффани.

Там все так чинно, благородно, и я сразу успокаиваюсь. Разве что-нибудь плохое с тобой может приключиться там, где столько добрых, хорошо одетых людей и так мило пахнет серебром и крокодиловыми бумажниками? Если бы я нашла место, где можно было бы жить и где я чувствовала бы себя, как у Тиффани, — тогда я купила бы мебель и дала коту имя. Я думала, может, после войны мы с Фредом... Вот где чудные края, чтобы разводить лошадей.

Я нашла одно место у моря. Фред знает толк в лошадях. С бокалом мартини подошел Расти Троулер и подал его, на меня не глядя. Ты же знаешь, что сказал доктор. Я знаю, что сказал доктор.

И пойдем. По-видимому, он услышал то, что хотел; ее слова, казалось, и взволновали его, и успокоили. Но он продолжал, будто исполняя какой-то обряд: — Ты меня любишь? Она потрепала его по плечу. А когда я буду готова, мы пойдем есть, куда ты захочешь.

Ты знаешь, что сказал доктор. И вдобавок, у него было паршивое детство. Ты что, не видишь, — ему спокойнее чувствовать себя в пеленках, чем в юбке. Другого выбора у него нет, только он очень болезненно к этому относится. А пока я взяла его на свое попечение; ничего страшного, он безвредный и смотрит на женщин как на кукол, в буквальном смысле слова.

Она вздернула бровь. Даже в Мексике земля стоит денег. Ну-ка, — сказала она, поманив меня, — пойдем поймаем О. Д Я замешкался, придумывая, как бы оттянуть это дело. Потом вспомнил: — Почему — «Путешествует»?

Просто вызывает любопытство. Она пожала плечами. Вот я и велела им поставить «Путешествует». Все равно эти карточки — пустая трата денег. Но мне казалось, что надо купить там хоть какой-нибудь пустяк.

Они от Тиффани. Тебе надо подружиться с О. Нам помешало появление нового гостя. Это была молодая женщина, и она ворвалась в комнату, как ветер, как вихрь развевающихся шарфов и звякающих золотых подвесок. Прячешь тут столько з-з-замечательных м-м-мужчин!

Ростом она была под метр восемьдесят пять — выше большинства гостей. Они выпрямились и втянули животы, словно стараясь стать с ней вровень. Холли сказала: — Ты что здесь делаешь? Я б-была наверху, работала с Юниоши. Рождественский материал для «Ба-базара».

Но ты, кажется, сердишься, птичка? Расти Троулер захихикал. Он схватил ее повыше локтя, словно желая пощупать мускулы, и спросил, не хочет ли она выпить. Холли сказала: — У нас его нету. Авиационный полковник тут же вызвался сбегать за бутылкой.

Я обойдусь нашатырем. Холли, душенька, — сказала она, слегка подтолкнув ее, — не утруждай себя. Я сама могу представиться. Она наклонилась над О. Берманом, у которого, как и у многих маленьких мужчин в присутствии высокой женщины, глаза вдруг стали маслеными.

Это было похоже на танец: Берман плел ногами кружева, оттирая соперников. Но в конце концов он был вынужден уступить ее четверке партнеров, которые кулдыкали над ее косноязычными шутками, как индюки над крупой. Успех ее был понятен. Она олицетворяла победу над уродством — явление, порою более занимательное, чем настоящая красота, потому хотя бы, что в нем есть неожиданность. Здесь фокус заключался не в том, что она следила за собой или одевалась со вкусом, а в подчеркивании собственных изъянов — открыто их признавая, она превращала недостатки в достоинства.

И даже заикание, хоть и природное, но нарочно усиленное, ее только украшало. Это заикание было блестящей находкой: несмотря на ее рост и самоуверенность, оно возбуждало в мужчинах покровительственное чувство и к тому же несколько скрашивало ее плоские шутки. Берман, к примеру, чуть не задохнулся, когда она спросила: «Кто мне может сказать, г-г-где здесь уборная? Она знает, где уборная. Холли вытряхивала пепельницы и, когда Мэг Уайлдвуд вышла, произнесла со вздохом: — Какая все-таки жалость!

Она остановилась, чтобы выслушать все недоуменные вопросы, — в них не было недостатка. Раньше мне казалось, что это должно быть сразу видно. Но подумать только, она выглядит совершенно здоровой! И даже чистой. Вот что самое удивительное.

Ну разве скажешь по ней, — спросила она с участием, но не обращаясь ни к кому в особенности, — ну разве скажешь, что у нее такая штука? Кто-то закашлялся, некоторые поперхнулись. Флотский офицер, державший бокал Мэг Уайлдвуд, поставил его на место. Она деликатно пожала плечами и пошла на кухню за льдом. Вернувшись, Мэг Уайлдвуд не могла понять, почему в отношении к ней вдруг появился такой холодок; разговоры, которые она заводила, дымили, словно сырые поленья, и не желали разгораться.

И что еще непростительнее — люди уходили, не взяв у нее номера телефона. Полковник авиации бежал, стоило ей повернуться к нему спиной, — это ее доконало: незадолго перед тем он сам пригласил ее поужинать. Ее вдруг развезло. А джин так же вреден кокетке, как слезы — намазанным тушью ресницам, — и все ее обаяние вмиг исчезло. Она набрасывалась на всех.

Она назвала хозяйку голливудским выродком. Человеку, которому было за пятьдесят, предложила подраться. Берману сказала, что Гитлер прав. Она раздразнила Расти Троулера, загнав его в угол. Он, казалось, был не против, но его постигло разочарование, потому что она сползла на пол и осталась сидеть там, бубня себе что-то под нос.

Вставай, — сказала Холли, натягивая перчатки. Последние гости толклись у двери, но зануда не шевелилась. Холли бросила на меня умоляющий взгляд. Посади ее в такси. Она живет в гостинице «Уинслоу».

Риджент 4-5700. Спросите Мэг Уайлдвуд. Они ушли. Но Мэг сама решила эту задачу. Она поднялась на ноги без посторонней помощи и, шатаясь, таращилась на меня с высоты своего роста.

Угощу коктейлем, — сказала она и рухнула как подкошенная. Первой моей мыслью было бежать за доктором. Но осмотр показал, что пульс у нее прекрасный, а дыхание ровное. Она просто спала. Я подложил ей под голову подушку и предоставил наслаждаться сном.

На другой день я столкнулся с Холли на лестнице. Никак не очухается с похмелья. Хоть на стенку лезь. Из этого я заключил, что Мэг Уайлдвуд до сих пор не выдворена из квартиры, но причины такого непонятного радушия узнать не успел. В субботу тайна сгустилась еще больше.

Сначала в мою дверь по ошибке постучался латиноамериканец — он искал Мэг Уайлдвуд. Чтобы исправить эту ошибку, потребовалось некоторое время, потому что его выговор и мой мешали нам понять друг друга. Но за это время он успел мне понравиться. Он был ладно скроен, в его смуглом лице и фигуре матадора были изысканность и совершенство, как в апельсине или в яблоке — словом, в предмете, который природе полностью удался. Все это дополняли английский костюм, свежий запах одеколона и — что еще реже у латиноамериканцев — застенчивость.

Книги 11. Страница за страницей, слово за словом. От сострадания к тем, кто проходит через ад. И на твоей стороне. В любом случае.

С районом можно. А как же быть одной? Я сказала им: — Понимаете, я ведь не так просто хочу строить. Я хочу строить своей подруге... Тане Савичевой. Они выкатили глаза. Не поверили. Переспросили: — Таня Савичева твоя подруга?

Мы одногодки. Обе с Васильевского острова. До чего бестолковые люди, а еще взрослые! Что значит «нет», если мы дружим? Я сказала, чтобы они поняли: — У нас все общее. И улица, и школа. У нас есть хомячок. Он набьет щеки...

Я заметила, что они не верят мне. И чтобы они поверили, выпалила: — У нас даже почерк одинаковый! Неожиданно они повеселели, от почерка: — Это очень хорошо! Это прямо находка. Поедем с нами. Я хочу строить... Ты будешь для памятника писать Таниным почерком. На бетоне не пишут карандашом.

Я никогда не писала на бетоне. Я писала на стенках, на асфальте, но они привезли меня на бетонный завод и дали Танин дневник — записную книжку с алфавитом: а, б, в... У меня есть такая же книжка. За сорок копеек. Я взяла в руки Танин дневник и открыла страничку. Там было написано: «Женя умерла 28 дек. Мне стало холодно. Я захотела отдать им книжку и уйти.

Но я василеостровская. И если у подруги умерла старшая сестра, я должна остаться с ней, а не удирать. Буду писать. Кран опустил к моим ногам огромную раму с густым серым тестом. Я взяла палочку, присела на корточки и стала писать. От бетона веяло холодом. Писать было трудно. И мне говорили: — Не торопись.

Я делала ошибки, заглаживала бетон ладонью и писала снова. У меня плохо получалось. Пока я писала про Женю, умерла бабушка. Если просто хочешь есть, это не голод — поешь часом позже. Я пробовала голодать с утра до вечера. Голод — когда изо дня в день голодает голова, руки, сердце — все, что у тебя есть, голодает. Сперва голодает, потом умирает. У Леки был свой угол, отгороженный шкафами, он там чертил.

Зарабатывал деньги черчением и учился. Он был тихий и близорукий, в очках, и все скрипел у себя своим рейсфедером. Где он умер? Наверное, на кухне, где маленьким слабым паровозиком дымила «буржуйка», где спали, раз в день ели хлеб. Маленький кусочек, как лекарство от смерти. Леке не хватило лекарства... В новой раме бетон был жидкий, он наползал на буквы. И слово «умер» исчезло.

Мне не хотелось писать его снова. Но мне сказали: — Пиши, Валя Зайцева, пиши. И я снова написала — «умер». Я очень устала писать слово «умер». Я знала, что с каждой страничкой дневника Тане Савичевой становилось все хуже. Она давно перестала петь и не замечала, что заикается. Она уже не играла в учительницу. Но не сдавалась — жила.

Мне рассказывали... Наступила весна. Зазеленели деревья. У нас на Васильевском много деревьев. Таня высохла, вымерзла, стала тоненькой и легкой. У нее дрожали руки и от солнца болели глаза. Фашисты убили половину Тани Савичевой, а может быть, больше половины. Но с ней была мама, и Таня держалась.

Я долго не решалась открыть страничку на букву «М». На этой страничке Таниной рукой было написано: «Мама 13 мая в 7. Таня не написала слово «умерла». У нее не хватило сил написать это слово. Я крепко сжала палочку и коснулась бетона. Не заглядывала в дневник, а писала наизусть. Хорошо, что почерк у нас одинаковый. Я писала изо всех сил.

Бетон стал густым, почти застыл. Он уже не наползал на буквы. Ведь Таня Савичева моя... Мы с Таней одногодки, мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо. Не будь она василеостровской, ленинградкой, не продержалась бы так долго. Но она жила — значит, не сдавалась! Открыла страничку «С». Там было два слова: «Савичевы умерли».

Открыла страничку «У» — «Умерли все». И я представила себе, что это я, Валя Зайцева, осталась одна: без мамы, без папы, без сестренки Люльки. Под обстрелом. В пустой квартире на Второй линии. Я захотела зачеркнуть эту последнюю страницу, но бетон затвердел, и палочка сломалась. И вдруг про себя я спросила Таню Савичеву: «Почему одна? У тебя же есть подруга — Валя Зайцева, твоя соседка с Васильевского острова. Мы пойдем с тобой в Румянцевский сад, побегаем, а когда надоест, я принесу из дома бабушкин платок, и мы сыграем в учительницу Линду Августовну.

Я подарю его тебе на день рождения.

Это главные поп-книги о хоккее и его современном осмыслении. Возможно, это главные книги о спорте в 2010-х в целом. В центре повествования — местечко Бьорнстад, шведская глубинка. Город, который живет из-за какого-то там градообразующего предприятия и ледового дворца. Хоккей — единственное развлечение, единственная гордость и единственное светлое пятно в довольно беспросветной — по шведским, конечно, меркам — жизни. Аналогии с Россией так и просятся: Бьорнстад, видимо, даже не шведский Новокузнецк, а какая-нибудь Нижняя Салда о существовании которой я узнал благодаря нападающему молодежной сборной России Ивану Морозову — там он начинал карьеру. Захолустье с суровым климатом, где презирают «столичных», не доверяют власти, где есть свои бандиты, которых все местные знают в лицо и которые иногда помогают: по понятиям, а не по законам. Здесь много пьют, но это упоминается как данность, а не как особенность — как снег за окном, как неизбежный способ отдохнуть от хоккея.

Мне не хочется пересказывать сюжет обеих книжек, но завязку все же дать придется. Первая, «Медвежий угол», начинается словами: «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли». Вторая, «Мы против вас», рассказывает о том, что было после — и в ее начале использован тот же прием: «Умрут те, кого мы любим. Нам предстоит хоронить наших детей под самыми красивыми деревьями». Да-да, несмотря на такие завязки, это книги в первую очередь про хоккей.

Фредрик Бакман - Медвежий угол

Кровь на асфальте» российский криминальный сериал о молодежных группировках Казани конца 1980-х годов, снятый режиссёром Жорой Крыжовниковым. как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. перед вами история о том, как мы до этого дошли.: медвежий угол. стали колоть, где бабки Вспомнили поменянный паспорт, достали старые папки Поняли, пассажир опасный, отвезли в загородный дом Закрыли в подвале, как в могиле Требуют общак, бляди, всех наших завалили Ушёл в отказ, и как-то раз Заходит их главный и ещё один пидорас. 1. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли. «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, Жрица Кали: честь или проклятие? 44. Действие в Индии Светлана Пастухова «Королевская кобра» Девочка, укушенная коброй, выжила, но, согласно пророчеству, теперь она.

«Медвежий угол»

Заключительную часть трилогии ждём на русском языке осенью 2022 года. Как говорят издатели, обязательно читайте «Медвежий угол», если вам понравилась «Вторая жизнь Уве», а если не понравилась, тем более читайте, потому что это совсем другой Бакман. Сколько страниц в самой большой книге в мире? В настоящее время сохранилось около 50 экз.

Что называют медвежьим? Когда покупателей "быков" на рынке больше, он растет. Такой рынок называют "бычьим".

Если на рынке количество продавцов "медведей" преобладает, он падает и зовется при этом "медвежьим". Почему медвежий угол? Отвечает Артём Федотов Медвежий угол — фразеологизм, обозначающий глухое лесистое место, по этой причине облюбованное медведями; в переносном значении — глухое и труднодоступное для...

Характеризуется мягким вкусом и классическим водочным ароматом. Отлично подходит для масштабных...

А сами жители городка — неотесанные, суровые, живут под сводом догм и правил. Суровые снаружи, нежные внутри. Но случается ситуация.

Плохая ситуация, связанная с насилием. Полиция начала свое следствие, но и жители городка не могут оставаться в стороне. И помимо решения, которое вынесет закон, свое решение должно принять общество. Книга поднимает множество острых вопросов. Насилие, практику обвинения жертвы, трудный моральный выбор между семьей и справедливостью.

Что делать если лидер переходит Рубикон — следовать за ним, или отречься? Практически перед каждым героем книга ставит сложные вопросы, главный из которых, когда на чаше весов справедливость и благополучие — что выберешь ты? В решении этих вопросов одни становятся сильнее, несмотря на всю пережитую боль, другие ломаются.

Ночью лил дождь, мокро шумело по крыше, сад то и дело бледно, но широко, сказочно озарялся. К утру, однако, погода опять разгулялась, опять все стало просто и благополучно, и Митю разбудил веселый, солнечный трезвон колоколов. Он не спеша умылся, оделся, выпил стакан чаю и пошел к обедне.

Митя пошел через сад. Все было уже совсем по-летнему. Митя шел по аллее прямо на солнце, сухо блестевшее на гумне и в поле. И этот блеск и трезвон колоколов, как-то очень хорошо и мирно сливавшийся с ним и со всем этим деревенским утром, и то, что Митя только что вымылся, причесал свои мокрые, глянцевитые черные волосы и надел студенческий картуз, все вдруг показалось так хорошо, что Митю, опять не спавшего всю ночь и опять прошедшего ночью через множество самых разнородных мыслей и чувств, вдруг охватила надежда на какое-то счастливое разрешение всех его терзаний, на спасение, освобождение от них. Колокола играли и звали, гумно впереди жарко блестело, дятел, приостанавливаясь, приподнимая хохолок, быстро бежал вверх по корявому стволу липы в ее светло-зеленую, солнечную вершину, бархатные черно-красные шмели заботливо зарывались в цветы на полянах, на припеке, птицы заливались по всему саду сладко и беззаботно... Все было, как бывало много, много раз в детстве, в отрочестве, и так живо вспомнилось все прелестное, беззаботное прежнее время, что вдруг явилась уверенность, что бог милостив, что, может быть, можно прожить на свете и без Кати.

Но тут он поднял глаза -- и в двадцати шагах от себя увидал как раз в этот момент проходившую мимо ворот Аленку. Она опять была в шелковом розовом платочке, в голубом нарядном платье с оборками, в новых башмаках с подковками. Она, виляя задом, быстро шла, не видя его, и он порывисто подался в сторону, за деревья. Дав ей скрыться, он, с бьющимся сердцем, поспешно пошел назад, к дому. Он вдруг понял, что пошел в церковь с тайной целью увидеть ее, и то, что видеть ее в церкви нельзя, не надо. Митя отнесся к этому совершенно равнодушно.

После обеда он навзничь лежал на плетеном диване на балконе, закрыв глаза, чувствуя доходящее до балкона жаркое солнце, слушая летнее жужжанье мух. Сердце дрожало, в голове стоял неразрешимый вопрос: а как же дальше дело с Аленкой? Когда же оно решится окончательно? Почему староста не спросил ее вчера прямо: согласна ли она, и, если да, то где и когда? А рядом с этим мучило другое: следует или нет нарушить свое твердое решение не ездить больше на почту? Не съездить ли нынче еще раз, последний?

Новое и бессмысленное издевательство над своим собственным самолюбием? Новое и бессмысленное терзание себя жалкой надеждой? Но что может теперь прибавить эта поездка в сущности, простая прогулка к его терзаниям? Разве теперь не совершенно очевидно, что там, в Москве, для него все и навеки кончено? Что ему вообще теперь делать? Он быстро открыл глаза.

Перед ним стоял староста в новой ситцевой рубахе, в новом картузе. Лицо у него было праздничное, сытое и слегка сонное, хмельное. Едемте скорей, пока они почивают, а то ну-ка проснутся и отдумают... Захватим чего-нибудь угостить Трифона, он захмелеет, вы его заговорите, а я исхитрюсь шепнуть словечко Аленке. Выходите скорей, я уж запряг... Митя вскочил, пробежал лакейскую, схватил картуз и быстро пошел к каретному сараю, где стоял запряженный в беговые дрожки молодой горячий жеребчик.

Жеребчик прямо с места вихрем вынес за ворота. Против церкви на минуту остановились возле лавки, взяли фунт сала и бутылку водки и понеслись дальше. Мелькнула изба на выезде, у которой стояла наряженная и не знавшая, что делать, Анютка. Староста в шутку, но грубо крикнул ей что-то и с хмельным, бессмысленным и злым удальством крепко передернул вожжами, хлестнул ими по крупу жеребчика. Жеребчик еще наддал. Митя, сидя и подскакивая, держался изо всех сил.

В затылок ему приятно пекло, в лицо тепло дуло полевым жаром, пахнувшим уже зацветающей рожью, дорожной пылью, колесной мазью. Рожь ходила, отливала серебристо-серой, точно какой-то чудесный мех, зыбью, над ней поминутно взвивались, пели, косо неслись и падали жаворонки, далеко впереди мягко синел лес... Через четверть часа были уже в лесу и все так же шибко, стукаясь о пни и корни, помчались по его тенистой дороге, радостной от солнечных пятен и несметных цветов в густой и высокой траве по сторонам. Аленка, в своем голубом платье, прямо и ровно положив ноги в полусапожках, сидела в распускающихся возле караулки дубках и вышивала что-то. Староста пролетел мимо нее, погрозив ей кнутом, и сразу осадил у порога. Митю поразил горький и свежий аромат леса, молодой дубовой листвы, оглушил звонкий лай собачонок, окруживших дрожки и наполнивших весь лес откликами.

Они стояли и яростно заливались на все лады, а мохнатые морды их были добры и хвосты виляли. Слезли, привязали жеребчика к сухому, опаленному грозой деревцу под окнами и вошли через темные сени.

Здесь все живут хоккеем, молятся только на него и делают ставки своих амбиций лишь на горстку пацанов, которые бегают с клюшкой по льду спортивного дворца. Они - единственное, что ценно в этом Богом забытом месте. Каким должно быть обществом, чтобы виновник стал жертвой, а жертва - виноватой во всех смертных грехах?

Библиотека

• Очень краткое содержание
• Скачать книгу в форматах
• Оглавление
• Медвежий угол - Фредрик Бакман читать книгу онлайн бесплатно полностью без сокращений

Читаем онлайн «Медвежий угол»

1. Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошёл в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли. "Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок". И нигде не сказано, что он приставил к собственному лбу. «Как-то раз вечером в конце марта один подросток взял двустволку, пошел в лес, приставил дуло ко лбу человека и спустил курок. Перед вами история о том, как мы до этого дошли». Так начинается роман «Медвежий угол». "как то раз вечером в конце марта подросток взял двустволку, пошёл в лес,приставил дуло ко лбу человека и спустил курок".

Похожие новости: